[Adora]

В целом, римляне относились к практикующим некромантам со значительно большей неприязнью, чем греки. Уже во время поздней Республики римлянин мог оскорбить своих врагов, обвинив их в практике некромантии; негативное отношение к некромантии базировалось на том, что её ассоциировали с человеческими жертвоприношениями. В период Империи, если не ранее, некромантические практики осуждались в текстах основных законов, запрещающих магию и гадание, а также (в случаях обвинений в человеческих жертвоприношениях) – преследовались как убийства. В имперский период практики некромантии приписывались самим императорам, равно как и их предполагаемым врагам, которые якобы занимались некромантией, чтобы предсказывать смерть правителя. Приписывание некромантических практик императорам помогало в различных ситуациях изображать их в качестве обезумевших, отчаявшихся и неуравновешенных. Страх императоров перед некромантическими прорицаниями обстоятельств их будущей смерти был вызван не только несомненной враждебностью таких действий и их революционным характером, но также и опасением, что таковой акт предсказания может сам по себе приблизить предсказанную гибель.

***

Среди римлян эпохи Республики с некромантией непосредственно связаны Ватиний, Нигидий Фигул, Аппий Клавдий Пульхр и Секст Помпей. Цицерон обвиняет Ватиния в некромантических практиках во фрагменте своей высокомерной инвективы (56 г. до н.э.):

«…ты, привыкший называть себя пифагорейцем и прикрывать свои чудовищные и варварские деяния именем образованнейшего человека; такое сумасбродство завладело тобой, такое великое безумие, что, хотя ты и занимался неслыханными преступными обрядами, хотя ты и привык уже вызывать призраков мёртвых, хотя ты и привык приносить в жертвы призракам мёртвых внутренности мальчиков…»


Цицерон, «Против Ватиния», 14


Если эта риторическая речь и основана на каких-либо реальных фактах, вероятно, что одним из них является принадлежность Ватиния к пифагорейцам[1]. Когда некромант приносит в жертву мальчиков, он делает это с целью получения призрака для некромантической эксплуатации, однако намного более распространённой ролью мальчиков в некромантии было, вероятно, использование их в качестве медиумов (см. Главу 12).

Комментатор речи «Против Ватиния» ошибочно отождествляет «образованнейшего человека», чьим именем прикрывался Ватиний, с пифагорейцем Нигидием Фигулом (ум. в 45 г. до н.э.), однако эта ошибка позволяет установить, что Нигидия Фигула – независимо от Ватиния – также связывали с некромантией. По крайней мере, поговаривали о том, что он использовал заколдованного мальчика-медиума для определения судьбы неких украденных денег, часть которых была зарыта, а часть потрачена. Возможно, мальчик общался с призраками, подобными Мелиссе, открывшей Периандру место нахождения утерянного сокровища. Сохранившиеся фрагменты работ Нигидия демонстрируют его интерес к ряду прорицательных техник: авгурологии, гиероскопии, онейромантии, бронтоскопии (прорицанию по грому) и астрологии. Распространённое мнение, о том, что якобы Нигидий познакомил Рим с некромантией, выглядит необоснованным и неприемлемым с учётом того, что римлянам издавна были известны кумские некромантические традиции[2].

В 45-44 гг. до н.э. Цицерон дважды кратко и уничижительно утверждал, что «обряды некромантии» совершал Аппий Клавдий Пульхр, консул 54 г. до н.э., а впоследствии – наместник Ахайи. В то же время он хитро сравнивал появление Аппия на гладиаторских боях с появлением призрака Деифила, описанным в «Илионе» Пакувия, используя отдельные цитаты из речи, которую призрак произносит в пьесе. Даже если обвинение в некромантии и было ложным, в него поверили из-за присущего Аппию увлечения прорицаниями, подземным миром и комбинацией оных. Будучи в 63 г. до н.э. авгуром, он написал книгу о своей службе; в 50 г. до н.э. он восстановил малый пропилей в Элевсине, за что афиняне отблагодарили его статуей; за жертвы Амфиараю он был аналогично отблагодарён статуей, воздвигнутой жителями Оропа. Аппий прославился как некромант уже в 56 г. до н.э., когда Цицерон обвинил его брата Клодия и сестру Клодию в своей речи в защиту Целия. Судьи впоследствии решили, что «пустые кошмары ночи», которые привели Клодия в постель Клодии и стали причиной их инцеста, были призваны Аппием. Обвиняя Аппия в другой речи, Цицерон риторически призвал его дальнего предка Аппия Клавдия Цека восстать из мёртвых (existat), чтобы тот обличил развратную Клодию[3]. Цицерон не раз оправдывал подобные риторические приёмы: «ораторам и философам позволено заставлять немых говорить, а мёртвых – являться из подземного мира». Впоследствии этот приём получил название eidolopoiia, «сотворение призрака» (другой случай применения такого образа заслуживает упоминания: в 55 г. до н.э. Помпей Великий пошутил, что Гельвий Манция Формианский, весьма престарелый человек низкого происхождения, обвинявший Либона перед цензорами, был «прислан теми, что внизу». Гельвий воспользовался этим образом и заметил, что множество призраков выдающихся римлян, которых он видел там, внизу, стенают о том, что Помпей их перебил, как скот[4]). Лукан изобразил одержимого прорицаниями Аппия, который принуждает Пифию Фемоною восстановить закрытый дельфийский оракул и предсказать его судьбу в гражданской войне, предопределив тем самым её смерть. Среди критиков существует спорное мнение касательно того, что данный эпизод в значительной степени копирует сцену некромантических практик, осуществляемых Эрихто[5].

Множество некромантических историй было связано с фигурой Секста Помпея, сына Помпея Великого. Именно он является инициатором некромантического обряда оживления трупа, осуществлённого Эрихто у Лукана. Именно Сексту дал спонтанное пророчество труп Габиена во время Сицилийской войны (38-36 гг. до н.э.). Согласно преданию, в ночь, предшествующую гибели Секста Помпея в 36 г. до н.э. на Сицилии (на самом деле, он погиб в Азии), призрак его отца явился ему во сне и предложил либо бежать, либо прийти к нему. Мог ли Секст быть (или быть связанным с) «нечестивым верховным жрецом неизрекаемой религии», с помощью которой постыдно был призван призрак Помпея Великого в латинской эпиграмме, приписываемой Сенеке? Эпитет «нечестивый» (impius) выглядит как подчёркнутый антоним принятого Секстом прозвища «Благочестивый» (Pius). Представление о Сексте Помпее как о могущественном некроманте возникло, вероятно, вследствие опасений Агриппы насчёт призраков Авернского озера, на берегу которого он построил военный порт в 37 г. до н.э.; сделал он это в ходе и вследствие войны против Секста. Либон Друз, обвиняемый в призывании призраков во времена Тиберия (см. ниже) был внучатым племянником Секста[6].

В имперский период некромантия в первую очередь ассоциировалась с самими императорами. Приписывание им некромантических практик позволяло подчеркнуть их совершенное безумие, их причастность к отвратительным не римским обычаям, их злоупотребления богатством и властью, их одержимость своими должностями, их смертоносную жестокость и вытекающую отсюда вину, а также их страсть к соперничеству с богами.

Нерон (правил в 54-68 гг. н.э.) был императором, которому некромантия приписывается в наиболее разработанных преданиях. Убив свою мать Агриппину в Байи (в 59 г. н.э.), он подвергся преследованию её призраком и Фуриями с хлыстами и факелами, как мы читаем у Светония. Он обратился к персидским магам, чтобы призвать призрак и иметь возможность вымолить у него прощение. До убийства матери Нерон никогда не видел снов, но после – начал страдать от тягостных, безысходных сновидений, в которых, помимо всего прочего, он видел самостоятельно открывающиеся двери мавзолея, куда его приглашали войти. Осознавая своё нечестие, после убийства, Нерон опасался участвовать в Элевсинских мистериях; возможно, он боялся встретить Агриппину вновь, спустившись, в соответствии с посвятительным обрядом, в подземный мир. Тацит и Дион говорят, что после убийства на Нерона производил ужасающее впечатление берег возле Байи, а также слышавшиеся ему звуки трубы у прибрежных холмов и стенания у места погребения Агриппины (погребена она была без соблюдения необходимых обрядов). Он не избежал этих кошмаров даже сменив дом, и был вынужден переехать в Неаполь. Но чего же ещё мог ожидать человек, совершивший убийство не где-нибудь, а возле Авернского озера? Действительно: ведь первая попытка Нерона убить мать, повредив её корабль, была осуществлена в Лукринском заливе, буквально рядом с Авернским озером, и, согласно некоторым свидетельствам, рядом с Ахерузским озером[7].

Несколько деталей «биографии» Нерона напоминают о коринфянине Периандре. Как Периандр забил насмерть беременную Мелиссу, так и Нерон в 65 г. н.э. забил насмерть свою беременную жену Поппею. Нерон приказал забальзамировать её тело; такое же нехарактерное для римлян отношение к трупу, связанное с некрофилией, мы можем приписать и Периандру, проведя параллели между Мелиссой и Мариамной[8]. Мы также видим, что предание о сексе между Периандром и его матерью было тесно связано с преданием, относившимся к Мелиссе. Ходили слухи о попытке инцеста между Нероном и Агриппиной. Даже если инцестуальная страсть Агриппины и преувеличивалась в слухах, у Нерона так или иначе была похожая на неё любовница, заменявшая Агриппину. Нерон ласкал труп своей матери и обсуждал его красоту с увлечённостью некрофила. Весьма значимо то, что Агриппина предложила своим убийцам поразить её ударом в живот, породивший Нерона – аналогично и Мелисса с Поппеей погибли от ударов в живот. Нерон лично встречался с несколькими коринфскими призраками, когда начал работу над коринфским каналом[9].

Согласно Плинию, Нерон увлекался магией в целом, и чаще всего отдавал приказания самим богам. Никакие обряды – какими бы инородными и дикими они ни были – не могли превзойти дерзость его собственных мыслей. Обратив величайшие в мире власть и богатство на службу некромантии, он, ничего не получив от своих практик, впоследствии забросил их. Согласно ироническому замечанию, жестокость Нерона, в отличие от его некромантических практик, успешно наполнила Рим призраками. Плиний называет армянского мага Тиридата его главным инструктором в области некромантии. Он прибыл в Рим в 66 г. н.э., несколько лет спустя после смерти Агриппины, но вскоре после смерти Поппеи. Плиний насмехается над объяснениями неудач, которые даёт Нерону Тиридат (тот указывает на потребность в совершенно чёрной овце и человеческом жертвоприношении). Некоторые критики считают Нерона прообразом некроманта-Секста Помпея у поэта Лукана. Стоит ли упоминать о том, что Фессал посвятил свою книгу, с её квазинекромантическим введением, Нерону?[10]

Некромантические практики приписывались некоторым последующим императорам – языческим и христианским. В ранней империи некромантию практиковали императоры Отон (правил в 69 г. н.э.) и Адриан (правил в 117-138 гг. н.э.). Отон убил Гальбу и провозгласил себя императором. В течение следующей ночи его устрашал призрак Гальбы, и он вопил во весь голос. После этого он сделал всё, чтобы умилостивить призрака, и, несомненно, его меры включали в себя и отдельные формы некромантии. Хотя некоторые и считали, что любимец Адриана, Антиной, утонул в Ниле, другие утверждали, что он был принесён в жертву (hierourgetheis) Адрианом, интересовавшимся всеми видами прорицаний и чародейств, который вполне мог практиковать некромантию, но нуждался для этого в «согласной душе». Адриан создал искусственный подземный мир на своей Тибуртинской вилле: был ли это psuchomanteion, где он общался с призраком Антиноя? Неупокоенный призрак Антиноя мог и в дальнейшем требовать для себя магической эксплуатации. Одby из важнейших сохранившихся античных текстов таблички с проклятием – текст III или IV в. н.э., найденный вместе с луврской куклой вуду в городе с говорящим названием «Антинополь» — был адресован Антиною, местному беспокойному призраку[11].

Кон. II и нач. III вв. н.э. были особо богаты примерами императоров-некромантов, в число которых входили Коммод (правил в 180-192 гг.), Дидий Юлиан (правил в 193 г.), Каракалла (правил в 198-217 гг.) и Элагабал (правил в 218-222 гг.), по слухам практиковавшие некромантию. В «Суде» заметка о слове «psichagogoi» сопровождается сбивающим с толку заявлением, якобы «Антонин, император римлян, призвал призрак своего отца Коммода». При этом, ни один император из династии Антонинов не был сыном Коммода. Хорошее решение этой проблемы предлагает Бернхарди (Bernhardy), утверждающий, что что имена были перепутаны местами: император Коммод вызвал призрак своего отца Марка Аврелия, который как раз и был Антонином. Если это так, вероятно, задачей Коммода было успокоение мстительного призрака, поскольку своего отца он отравил. Коллард предполагает, что, скорее, «император Антонин» — это Каракалла (формально называвшийся Марком Аврелием Севером Антонином), и что он призвал Коммода не в качестве отца, а как и своего отца. Дион сообщает, что Каракаллу преследовал с мечом призрак его отца, Септимия Севера, и его брата, Геты (последнего он убил). Чтобы освободиться от них, Каракалла призвал множество призраков, включая и призрак своего отца, сопровождаемый незваными призраками Геты и Коммода: последний был единственным призраком, говорившим с Каракаллой. Некромантия также ускорила гибель самого Каракаллы. Считая, что его прорицатели снабжают его ложными предсказаниями, он написал Матерниану, своему наместнику в Риме, и приказал тому проконсультироваться с лучшими прорицателями и призвать мёртвых (nekuiai chresamenoi), чтобы узнать обстоятельства смерти императора, а также убедиться, не замышляется ли его свержение. Матерниан, либо по личным причинам, либо потому, что призраки всё правильно предсказали, назвал в качестве заговорщика, стремившегося заполучить в свои руки империю, Макрина. Но причудою судьбы Макрин перехватил письмо и убил императора, чтобы самому избежать смерти. Дидий Юлиан убил множество мальчиков ради магических обрядов, «словно он мог бы что-то изменить в будущем, если бы знал его заранее», как пишет Дион. Здесь опять же может иметь место ошибочное понимание использования мальчиков в качестве медиумов. Спартиан сообщает, что император занимался катопромантией, завязывая мальчику глаза, а затем (вероятно, развязав их) заглядывая в эти глаза, как в зеркала. Об Элагабале аналогично говорили, якобы он исследовал внутренности красивых мальчиков[12].

Из поздних императоров, как считалось, к некромантии обратились Валериан (правил в 253-260 гг.) и Максентий (правил в 306-312 гг.). Евсевий сообщает, что христианин-Валериан был совращён Марцианом, верховным волхвом Египта. Тот убедил Валериана совершать магические обряды. Последние включали в себя перерезание горла нищих мальчиков, приношение в жертву детей из бедных семей, а также исследование внутренностей новорожденных младенцев для обретения процветания. Если это и не было некромантией, описанные обряды были к ней близки. Евсевий аналогично сообщает, что Максентий обратился к колдовству, призывал демонов, вскрывал животы беременных женщин и исследовал внутренности новорожденных младенцев. Констанция II (правил в 337-361) не связывали непосредственно с некромантическими практиками, но говорили, якобы во снах на него нападали вопящие призраки тех, кого он убил[13].

При этом забавно, что именно в Римской Империи было разработано наиболее враждебное некромантии во всём антично мире законодательство. Уже во время Республики римское государство опасалось чужих культов, с которыми были связаны предсказания и другие формы деятельности магов и халдеев. Культы эти воспринимались в качестве рассадников революционной деятельности. Это хорошо демонстрируется знаковым судебным процессом по делу Вакханалий (186 г. до н.э.). С приходом Империи государство воплотилось в личности императора, и революционная угроза, предположительно представленная чужими культами, магами и халдеями, теперь соответственным образом сфокусировалась на императоре[14]. Об этом хорошо говорит Дион устами Агриппы после изгнания в 33 г. до н.э. «астрологов и заклинателей»:

«Тебе следует ненавидеть и наказывать тех, которые вводят чуждые элементы в нашу религию – не только ради богов (ведь если человек презирает богов, он едва ли сможет уважать хоть кого-то), но и потому, что подобные люди, принося нам новые силы (daimonia), убеждают многих перенимать чужие обряды: из этого возникают заговоры, собрания и тайные общества, в чём монархия нуждается в самую последнюю очередь. Посему, не позволяй людям быть атеистами или заклинателями (goetes)»


Дион Кассий, 52.36.1-2 (ср. 49.43.5)


Эти опасения часто реализовывались в форме особого страха по отношению к людям, прорицающим обстоятельства смерти императора. Прорицание смерти было тем родом прорицаний, к которому некроманты имели наибольшую склонность. Поскольку речь шла об императорах, подтекстом стремлений проникнуть в тайну их смерти мог быть лишь злой умысел. Таких практик могло быть вполне достаточно для того, чтобы объект прорицания был проклят – хотя бы в простейшей форме связывания, осуществлявшегося путем называния имени жертвы проклятия призраку (см. Главы 15 и 16). С другой стороны, обвинение в некромантии удобно было предъявлять людям, которых императоры желали уничтожить, поскольку традиционная таинственность некромантических практик позволяла опустить формальные требования свидетельств и доказательств при судебном разбирательстве.

Так, в эпоху Ранней Империи, Октавиан Август (правил с 27 г. до н.э. по 14 г. н.э.) запретил использование магии и прорицаний для предсказывания смерти. Тиберий (правил в 14-37 гг.) возвёл в ранг высшего преступления консультацию с провидцем касательно смерти императора. Либон Друз был обвинен в том, что замышлял революцию против Тиберия, и доведён до самоубийства. Предположительно, занимаясь халдейскими оракулами и онейромантией, он склонил некоего Юлия вызвать (elicere) призраков с помощью заклинаний. Он также написал загадочные символы напротив имён членов императорской семьи и сенаторов, что, вероятно, было расценено в качестве магических приказов призракам убить их. После рассмотрения дела Друза, сенат изгнал астрологов (mathematici) и магов из Италии, казнив двоих из последних. В 52 г. Нерон отправил в ссылку Фурия Скрибониана для консультации с халдеями, чтобы узнать дату его смерти. Аполлоний Тианский предположительно обвинялся, как мы уже видели, в жертвоприношениях мальчиков для прорицания будущего, чтобы помочь Нерве победить Домициана (правил в 81-96 гг.). Септимий Север (правил в 193-221 гг.) казнил людей, спрашивающих у халдеев или провидцев, сколько императору осталось жить. Эдикт 199 г., изданный префектом Египта, предписывал высшую меру наказания за прорицание – магическое или любое другое[15].

В Поздней Империи некромантия была также запрещена законом «De maleficis et mathematicis et ceteris similibus», изданным Констанцием II в 357 г. Выдержки из закона, сохранившегося в «Кодексе Феодосия» и «Кодексе Юстиниана», свидетельствуют о том, что запрещались все формы прорицаний, особенно осуществляемых халдеями и «волшебниками». Законом также запрещались ночные жертвоприношения и заклинание демонов, а те, кто вызывал призраков мёртвых или тревожил их, чтобы уничтожить своих врагов, законом проклинались. Аммиан Марцеллин сообщает, что закон предписывал казнить тех, кого подозревали в блуждании по ночам посреди могил с целью приготовления ядов или использования останков тел или же призраков, и уравнивал их преступления с консультациями на Кларосе, в Додоне или Дельфах по поводу смерти императора. Сравнение с обращением к оракулам позволяет предположить, что эти люди подозревались в использовании мёртвых как для некромантии, так и для проклятий. Аммиан называет в качестве мотивации для издания этого закона личный страх императора лишиться своего статуса. Либаний был обвинён одним из своих учеников в отсечении голов двух девочек в магических целях, одной из каковых было применение голов против императоров Констанция II и Галла Цезаря (правил в 351-54 гг.). В 371 г. н.э. мстительный дух (alastor) подтолкнул Валента (правил в 364-378 гг.) к жестоким деяниям, как сообщает Сократ Схоластик. Дух заставил нескольких связанных с Валентом людей узнать имя будущего императора с помощью некромантии (nekuomanteia). Демон открыл четыре первых буквы имени – Ф, Ε, Ο и Д, и сказал, что имя состоит из двух основ. Узнав об этом, Валент отбросил свои христианские убеждения, чтобы уничтожить максимальное число кандидатов – Феодоров, Феодотов, Феодосиев, Феодулов и даже одного Феодосиола. В силу охватившего всех страха, многие изменили свои имена, данные при рождении. Произвол, с которым правил Валент, демонстрируется тем фактом, что он, несмотря ни на что, не наказал Полленциана. Последний же обвинялся в том, что он, согласно собственному признанию, вырезал плод из живой женщины с целью призыва призраков мёртвых и вопрошания их о смене императоров[16].

В Греции, напротив, ни один закон не запрещал некромантию как таковую. Некромантия приобретала противозаконные формы у греков лишь постольку, поскольку она была сопряжена с призыванием мёртвых с целью осуществления вредоносных связывающих проклятий. В своих «идеальных» «Законах», частично отражающих законы некоторых греческих государств, Платон запрещал вредоносные связывающие проклятия и в качестве наказания предписывал казнь пророков и прорицателей (mantis, teratoskopos)[17]. Следовательно, предполагалась тесная связь как между призыванием мёртвых с целью прорицаний и с целью проклятий, так и между теми группами практиков, которые эти задачи осуществляли. Некромантия как таковая – если она не применялась для нанесения вреда – не была наказуема в рамках подобных законов, однако, доказательство того, что мёртвые были призваны для безвредных, а не вредоносных целей, на практике могло оказаться сложной задачей. Нам известны два реальных греческих закона против вредоносной магии. В записи закона из Теоса («Dirae Teiorum»), созданной примерно после 479 г. до н.э., объявляется смерть всем тем, кто практикуют вредоносную магию (pharmaka deleteria) против теосцев. Непонятно, предполагал ли закон судебное разбирательство и смертную казнь подозреваемых, или же просто проклинал виновных, чтобы они сами умерли. Священный закон, принятый частным культом в I в. до н.э. в Филадельфии (в Лидии), также запрещал использование вредоносных трав и амулетов; предположительно, речь в первую очередь шла о любовных зельях, веществах для аборта и контрацептивах. Недавно было сделано предположение о том, что практикующие вредоносную магию преследовались в Афинах классического периода в рамках общего «публичного преследования вредящих» (dike blabes). В конце IV в. до н.э. афиняне казнили лемносскую жрицу-пророчицу Феориду. Некоторые авторы сообщают, что причиной было её нечестивое поведение (asebeia); помимо пророчествований, предполагаемой ведьме приписывалось использование заклинаний и трав или заговоров (pharmaka)[18], а её сын обвинялся в обладании дурным глазом. Приписывание Феориде пророчествованиz предполагает маловероятную теоретическую возможность того, что некромантия преследовалась законом как нечестие, возможно, даже будучи наказуемой смертью. Впрочем, другие авторы сообщают, что её казнили за то, что она подстрекала рабов обманывать своих хозяев[19].

Отношение ранней Церкви к некромантии не было однозначно враждебным, как можно было бы предположить. Иустин Философ (ІІ в. н.э.) апеллировал к истинности некромантии как к доказательству бессмертия души. Климент Римский, как предполагают, зашёл настолько далеко, чтобы замыслить путешествие в Египет, дабы там египетский иерофант или пророк призвал призрак мёртвого и доказал Клименту, что это возможно (как мы видим в последней главе книги). Св. Макарий Египетский (IV в. н.э.) с удовольствием практиковал некромантию с целью освобождения честной женщины из рабства[20]. Однако, помимо этого, разве в Ветхом Завете не описывается успешная некромантическая практика Аэндорской волшебницы? Или воскрешение мальчика в Сарепте, которое совершил пророк Илия? Разве Иисус не воскресил Лазаря и дочь Иаира из мёртвых – а затем и себя самого? Попытка Тертуллиана разграничить воскрешение Лазаря и некромантию выглядит коряво. В тексте «Martyrium Pionii» сообщается, что иудеи приписывали Иисусу некромантические практики, и многие христиане, несомненно, соглашались с этим. Следовательно, занятия императора Валента и епископа Афанасия Александрийского не свидетельствуют о том, что они отказались от своих христианских верований. Но для других христиан, вроде Василия Кесарийского, некромантия очевидно была порочной[21]. Некоторые враждебно настроенные христиане могли согласиться с тем, что сверхъестественные силы достижимы с помощью некромантии, но при этом они заявляли, что таковые силы являются не призраками, но лживыми демонами, притворяющимися умершими[22]. Проблема Аэндорской волшебницы очевидно оказалась в центре теологических дебатов. Некоторые теологи считали, что она действительно призвала дух Самуила; другие же называли его демоном, принявшим форму Самуила и появившимся лишь по экстраординарному попустительству Божьему; для прочих лживый демон возник без попустительства; остальные же вовсе не знали, что об этом думать[23].



Автор — Дэниел Огден