[Adora]

Пожалуй самой яркой отличительной особенностью т.н. «савроматского звериного стиля» в искусстве кочевников Южного Урала VI-V (IV) вв. до н.э. является широкое бытование изображений волка или отдельных частей его тела (обычно морды) на предметах конского снаряжения, вооружения, культа и пр. Характерно, что в исследуемой зоне этот образ известен с самого начала сложения здесь прохоровской культуры, т.е., с середины-конца VI в. до н.э., в то время как в соседних ареалах культур скифского круга он встречается намного реже. Данную специфику искусства древних южноуральских номадов, которая, скорее всего, отражает особенность их мифологии, сложно объяснить на базе известных письменных и фольклорных источников. 

Однако, я полагаю, вряд ли с этих позиций следует рассматривать столь широкое и, главное, самостоятельное распространение волчьей символики в «савроматском» искусстве. С другой стороны, считать ее проявлением тотемических представлений у местных племен, было бы заведомым упрощением решения проблемы, тем более, что исторические источники ничего об этой форме религиозных воззрений скифо- сарматских племен явно не сообщают.

Ключом к пониманию данного вопроса является обращение к истории сложения союза кочевых племен в степях Южного Приуралья в середине I тыс. до н.э. В этой связи необходимо заострить внимание на следующих моментах:

1) исследователи считают, что с конца VI в. до н.э. в южноуральских степях наблюдается культура номадов уже в «готовом сложившемся виде» 2 и в последующие века происходит ее постепенная эволюция3 , осложненная периодическими миграциями;

2) по целому ряду признаков четко фиксируется участие скифов причерноморских в процессах культурогенеза как на территории Южного Зауралья, так и в Предуралье4 , несмотря на то, что в зауральской части в процессе формирования прохоровской культуры участвовали племена тасмолинской КИО, получившей распространение на указанной территории в VII-VI вв. до н.э. 5 , а на западных склонах Южного Урала и Мугоджар до появления носителей новой культуры устойчивая традиция не фиксируется. При этом скифские миграции на Южный Урал увязываются с моментом возвращения скифов из походов на Ближний Восток в конце VII в. до н.э. и повторного освоения ими ранее завоеванных земель;

3) раннескифские погребальные комплексы конца VII – середины VI в. до н.э. на Южном Урале чрезвычайно малочисленны и представлены, за редким исключением, захоронениями конных лучников.

Немаловажно, что в дальнейшем скифская традиция в пределах изучаемого региона проявилась в погребальных обрядах воинской знати, а также в предметах воинского обихода, конской узде и др. Т.о., можно говорить о проникновении в южноуральские степи в 1-й пол. VI в. до н.э. немногочисленных скифских конных отрядов, подчинивших в силу своего военного превосходства более слабы «автохтонные» племена и навязавших им впоследствии свои культурные ценности.

Подобный характер завоевания каких-либо территорий силами мобильных воинских контингентов известен и в более ранней истории скифов. В частности, А.И. Иванчик высказал аргументированное мнение, о том, что скифские отряды, вторгшиеся в Переднюю Азию в VII в. до н.э., первоначально представляли собой незначительные по составу молодежные воинские объединения. Он предположил, что они обладали значительной самостоятельностью в проведении военных действий, и имели возможность объединения в необходимых случаях в крупное войско под началом удачливого предводителя. Среди таковых в клинописных текстах ассирийских надписей царя Асархаддона (680-669 г. до Р.Хр.) упоминается имя предводителя скифов Ишпакая. Обращает на себя внимание этимология имени Ишпакай, восходящая к иранскому термину spaka «собака». Еще более показательным является то, что в фольклоре народов Малой Азии конца I тыс. до н.э. сохранились сведения о разгроме киммерийцев «отважнейшими псами». В то же время, по письменным источникам известно, что среди основных участников разгрома киммерийцев были именно скифы [Her. I,103; IV,1; Strabo. I,3,21]. И потому резонным является предположение о наличии у скифов во время пребывания их в Передней Азии воинских культов, выразившихся в особом почитании волка – разъяренного пса.

В мифологии многих народов волк тесно связан с мужскими военными союзами. Наличие таковых фиксируется у индоевропейцев. Скажем, в германской среде они (mannerbunde) просуществовали до конца эпохи «Великого переселения народов». У древних иранцев они засвидетельствованы еще со времен Заратуштры. Как считает М. Элиаде, упоминание о воинских братствах есть и в ведических текстах, и потому вполне возможно, что они существовали уже в индоиранскую эпоху.

Как представитель фауны волк наиболее соответствовал идеальному образу воина. Среди психо-поведенческих черт этого животного наиболее важными в данном случае представляются следующие:

1) охотничьи повадки, выражающиеся в способности волков во время охоты преодолевать большие расстояния – до 40 километров в день – и затем уносить на себе овец, закинув их на спину, а также умение волчьей стаи ходить след в след так, что сложно определить количество прошедших особей. Примечательно, что в момент поиска добычи этот зверь обычно осторожен, порой не трогая подолгу незнакомых зверей;

2) наличие у волков сложной системы передачи информации: движение головы, ушей, хвоста, взгляд и пр., напоминающей жесты и знаки воинов-разведчиков;

3) своеобразие взаимоотношений внутри волчьих коллективов: волчья стая – иерархичное сообщество, в котором существуют многоуровневые элитные группы, при этом проявляется гибкость управления стаей. Иногда она целиком подчиняется авторитету вожака, иногда в ней царит «народовластие». Стычки внутри волчьего коллектива – редкое явление. Обычно хватает взгляда, позы или рычания. Как правило, волки не любят демонстрировать превосходство, однако умеют с успехом это делать;

4) последняя из волчьих особенностей, вызывающая интерес в изучаемом контексте – способность волка своим воем внятно что-либо сообщать или просто выражать свои эмоции – «волк может повыть просто потому, что ему хочется повыть.

Т.о, на примере волков молодые воины могли учиться охотничьим и боевым приемам, способам самовыражения и общежития. Вместе с тем, как уже говорилось выше, образ волка, в которого «превращался» посвящаемый, часто смешивался с «псом». Совмещение архетипов волка и собаки характерно именно для мифологии индоевропейцев. Не надо думать, что только волк может быть символом бойцовской ярости и отваги. Не менее страшен в ожесточенном сражении и разъяренный пес.

Правда, нельзя исключать и наличие других архетипов, в качестве примеров для подражания. Так, в работах, посвященной данной проблеме, указывается, что помимо «людей-волков» и «людей-псов» у индоевропейских народов были известны и «люди-медведи», как, например, Barenhanter («носящие медвежьи шкуры») и Berserkir («одетые в медвежьи шкуры»), соответственно у древних германцев и скандинавов. Хотя у германцев были и ulfhedhnar, «люди в волчьей шкуре» (там же). В мифологии же славянских народов в качестве божества-покровителя выступают образы Змея и Волка, часто заменяющие друг друга. Кроме того, в мифах и религии различных народов волк своеобразным образом связан с конем и солнцем. Он является спутником божества – Солнца, иногда заменяя els коня. В плане изучения погребальных обрядов небезынтересно, что «волк–пес» является стражем подземного мира и проводником в царстве умерших, т.е., посредником между миром живых и мертвых.

В связи с большой временной отдаленностью рассматриваемых событий от современности, проблема реконструкции особенностей религиозной идеологии и ритуалов инициации древних народов очень сложна. Тем более, что прямые сведения о рассматриваемых обрядах и объединениях, отсутствуют или же страдают неполнотой. С другой стороны, «вживание в мифологическое время является древним религиозным ритуалом. Различные религиозные формы мистического соединения волка и воина можно расценивать как проявление единого
фундаментального опыта. Великая охота, инициация, война, захват и завоевание территории суть виды деятельности, построенные по мифологическим моделям: во время оно сверхъестественный хищник впервые совершил то же. Волкообразный предок, основатель таинства инициации, верховный шаман или первый воин, совершил определенные действия, которые впоследствии послужили парадигматическими моделями для подражания. В волка превращается лишь тот, кто преодолевает самого себя и временную реальность, становится современником и соучастником мифа-первоосновы.

Следовательно, человек становился «облаченным в волчью шкуру» в результате инициации, включавшей в себя особые воинские испытания. 

Таким образом, факты, рассмотренные в данной статье, свидетельствуют о существовании в VI-V вв. до н.э. в степях Южного Урала особых воинских культов, наличие которых проявляется как среди предметов материальной культуры геральдического характера, так и среди остатков погребально-поминальных ритуалов. Существенная роль в данных воззрениях принадлежала Волку (псу) – покровителю воинских сообществ, символу воинской доблести. Не исключено, что выдающиеся скифские воины в момент завоевания и закрепления степных просторов Южного Приуралья составляли особую социальную группу,став затем отдельным этносом или транслировав свое имя на значительную этническую группу.


С.Ю. ГУЦАЛОВ